Интеллектуальную жизнь

В то время многие приняли слова Сартра за утверждение, будто литературе нет оправдания в погибающем от голода мире. Непонятно, считал ли так сам Сартр или просто хотел этим провокационным высказыванием задать вопрос о политических последствиях писательства. Я буду приписывать общепринятую, радикальную интерпретацию «Сартру», но может оказаться, что мои рассуждения относятся не к нему, а к тем, кто именно так толкует его высказывание или толковал тогда. В 1964 году Сартру было 59 лет, его медленно настигала слепота, он страдал от угрожающе высокого давления. К этому времени он был известным во всем мире интеллектуалом и упорно поддерживал идеи радикализма. В подобных обстоятельствах самым эффектным политическим поступком было продолжение работы. Именно это он и делал. Однако образ умирающего ребенка несравнимо сильнее всяких практических соображений. Сколь бы оправданным ни было его решение, в свете этого образа его интеллектуальная жизнь выглядела неуместной, если не черствостью. Этот сюжет показывает, что, невзирая на свою насыщенную интеллектуальную жизнь, Сартр с болью осознавал, что ее далеко не достаточно. Фраза «далеко не достаточно» указывает на суть проблемы. Конечно, писать — не всегда достаточно. Как могло бы быть иначе? Какой человеческой деятельности «всегда достаточно»? Достаточно для чего? В смутном, неконкретном и далеком от точности повороте фразы «далеко не достаточно» поднимает голову метафизика — кэвелловское «требование неограниченной власти». Ведь если мы оказываемся рядом с умирающим ребенком, мы заботимся об этой девочке. Мы кормим ее, ухаживаем за ней, поддерживаем ее, прикладываем все усилия, чтобы обеспечить максимум медицинской помощи и комфорта. В этом случае уход за ребенком, это то, что мы просто делаем. Только жестокосердная убийца повернулась бы к ней спиной и села за письменный стол. Но если это так, то сартровской образ на самом деле ничего не говорит нам о политической и этической ценности интеллектуальной работы. Все мы знаем, что романы или теория не питают голодных и не лечат больных. К кому же обращался Сартр? Кого он хотел просветить идеей, что «Тошнота» не спасет умирающего ребенка? Ответ очевиден: только того, кто пламенно надеялся, что спасет. Сразу же вспоминается юношеская вера Сартра в спасение через литературу, которая стала основной темой в «Словах». Но ту же установку мы можем обнаружить у сегодняшних интеллектуалов, которые исступленно верят в то, что теория в силах исправить политику, будто всякое угнетение может исчезнуть, как только мы разработаем правильную теорию субъективности, дискурса или истины. В примере Сартра с умирающим ребенком есть чрезвычайно соблазнительная фантазия, что сила творчества может спасти умирающего ребенка. Середины здесь нет: письмо способно на все или не способно ни на что. Я не упускаю из виду тот факт, что высказывание Сартра построено в виде отрицания: он говорит, что «Тошнота» не способна существенно помочь умирающему ребенку. Ведь в самой форме высказывания совершается психическая работа, поскольку его задача — отрицать фантазию всемогущества письма, фантазию, которую сам Сартр искусно исследует в «Словах». «Отрицание — это способ узнать о том, что вытеснено. Отрицательное суждение является интеллектуальным заместителем вытеснения», — пишет Фрейд. Говоря, что письмо неоправданно, Сартр поддерживает мечту об оправданности литературы, но эмоция смещена — от буйного ликования по поводу всесилия письма до гнетущего разочарования и чувства вины за его бессилие. Сама интенсивность образа укрепляет и выражает противоречивые эмоции, заключенные в отрицаемой фантазии. Противопоставляя умирающего ребенка и стареющего мужчину- интеллектуала, Сартр сталкивает попранную невинность с виной и распадом. Доводя до крайности вопрос об интеллектуальной ответственности, он использует абсолютные крайности, присущие логике мелодрамы: «все или ничего». Тем самым он призывает нас поверить, что политика — единственно возможное оправдание писательства, что, если творчество не спасает умирающего ребенка, оно совершенно бесполезно. У сегодняшних интеллектуалов пресловутые симптомы беспокойной сартровской фантазии проявляются как преувеличенная тоска и вина за политические неудачи или политическое бессилие интеллектуалов. Обратной стороной этой медали неизбежно оказывается преувеличенный оптимизм по поводу возможностей теории. Теряя эту веру, мы готовы впасть в сартровскую мелодраму. Если мы не найдем альтернативу этим метаниям из одной крайности в другую между этими равно напряженными и эмоциональными позициями, нам придется горько разочароваться в значимости интеллектуальной работы. Ирония заключается в том, что чем отчаянней мы жаждем политического оправдания, тем большая политическая неудовлетворенность нас ожидает. Как положить конец этим метаниям? Фраза Бовуар «ценность для меня имеют слова и истина» кажется мне искренней сартровской мелодрамы с интеллектуалом и умирающим ребенком.