«Чужая странная чужестранка»

Когда в 1970 году Ролан Барт с увлечением принялся за обзор ранних работ Кристевой, он решил назвать свое эссе «L'Étrangère», что приблизительно переводится как «Чужая странная чужестранка». Хотя в этом заглавии содержится очевидный намек на болгарское происхождение Кристевой, оно также отражает отношение Барта к творчеству Кристевой как дестабилизирующему по характеру своего воздействия. «Юлия Кристева все сдвигает со своих мест, — писал Барт, — она всегда разрушает самое последнее предубеждение, которое нам казалось таким удобным, которым мы могли гордиться она подрывает авторитет, авторитет монологической науки». Барт полагает, что чужестранный дискурс Кристевой подтачивает самые заветные наши убеждения именно вследствие того, что позиционирует себя вне нашего пространства, при этом искусно проникая сквозь границы нашего дискурса. Уже в самом первом предложении Кристева занимает вызывающую позицию нарушителя спокойствия: «Работать с языком, вникать в материальность того, что общество считает средством контакта и понимания, не значит ли это разом объявить себя чужим языку?» И неудивительно, что я, чужая этой стране и этому языку, обнаружила именно у Кристевой, другой, самую многообещающую отправную точку в моих феминистских поисках. Во вступительной главе этой книги я опиралась на некоторые идеи Кристевой, противопоставляя друг другу несколько современных направлений в англо-американской феминистской критике; теперь я хочу повторить тот же маневр и исследовать англо-американскую феминистскую лингвистику с позиций семиотики. Дополнительное преимущество этого подхода — представление в терминах более знакомых теорий; но в этом также заключается риск невольного одомашнивания чужака. Поэтому важно отдавать себе отчет в том, что теория лишь частично и фрагментарно соизмерима с так называемой англо-американской феминистской лингвистикой, находящейся в данной области под сильным австралийским влиянием. Следует также отметить, что, насколько я знаю, сама Кристева никогда публично не комментировала это направление в лингвистике. Таким образом, все нижеследующее представляет собой мою собственную попытку исследовать некоторые вопросы, поднятые феминистской лингвистикой, «с кристевской точки зрения». Кристева и англо-американская феминистская лингвистика Согласно Черил Крамар, Барки Торн и Нэнси Хенли, основные интересы англо- американской феминистской критики лежат в следующих областях: «Половые различия и сходства в использовании языка, в речевой и невербальной коммуникации; сексизм в языке, с акцентом на структуре и содержании языка; соотношения между языковой структурой и использованием языка; попытки и перспективы изменений» Беспокоит в этом перечислении отсутствие обсуждения того, что может означать понятие «язык»: словно поле или объект изучения для этих исследователей совершенно ясны. Кристева, напротив, много времени посвящает именно обсуждению проблемы «языка». С самого начала она остро осознает, что «языком» просто называется то, что лингвисты решают определить как объект своего исследования. В эссе, озаглавленном «Этика лингвистики», она сталкивает современную лингвистику с этическими и политическими следствиями понятия «языка». Обвиняя «выдающегося современного грамматиста» в поведении, она указывает на то, что «в своих лингвистических теориях он описывает логический, нормативный базис говорящего субъекта, а в политическом отношении объявляет себя анархистом». Согласно Кристевой, современная лингвистика все еще «прибывает в состоянии систематики, преобладавшей во время ее зарождения. Это открытие правил, управляющих внутренней согласованностью нашего фундаментального социального кода: языка, то есть системы знаков либо стратегии преобразования логических последовательностей».