Женская речь: рассказ идиотки

Как мы видели, попытка Иригарэ основать теорию женственности, которая бы избегала патриархатной секуляризации, неизбежно приводит к эссенциализму. Ее старания снабдить женщину «отважной репрезентацией ее собственного пола» также обречены остаться очередной реализацией непреклонной логики того же. Интересно отметить, что, несмотря на определенные расхождения, взгляды Иригарэ на женственность и женский язык почти совпадают со взглядами Сиксу. Отправной точкой теории «женщины» Иригарэ является основополагающее допущение аналогии между психологией женщины и ее «морфологией», которую она не очень понятным образом отличает от анатомии. Форма женщины репрессируется патриархатным фаллоцентризмом, который систематически перекрывает женщине доступ к ее собственному наслаждению: женское jouissance невозможно даже помыслить в рамках спекулярной логики. Мужское наслаждение, утверждает она, видится монолитно цельным, репрезентируется по аналогии с фаллосом, и именно этот режим репрезентации насильственно навязывается женщинам. Но, как она показывает в статье «Пол, который не единичен», пол женщины не единичен: ее половые органы составлены из многих различных элементов, и поэтому ее jouissance множественно, не унифицировано, бесконечно: «Женщина «касается себя» постоянно, никто не может запретить ей этого, поскольку ее пол — это две губы в непрерывном объятии. Потому в себе она уже двое — но нераздельные — ласкающие друг друга». Поэтому женщина отдает предпочтение не визуальному, но осязательному: «Преобладание пристального взгляда, отлучение формы и индивидуализация формы особенно чужды женскому эротизму. Женское наслаждение происходит более от прикосновения, чем от взгляда, и вступление женщины в господствующую скопческую экономику означает опять же ее низведение к пассивности: она будет прекрасным объектом. В этой системе репрезентации и желания вагины — это изъян, дыра в объективе скопофилической репрезентации. Уже в греческой скульптуре это стало обыкновением — «ничто для взгляда» должно быть исключено, вытолкнуто с этой сцены репрезентации. Женские половые органы попросту отсутствуют на этой сцене: они замаскированы, ее «щель» зашита». Иригарэ постулирует множественность и многообразность женственности: экономика женщины не спекулярна в том смысле, что она не следует логике. Ее сексуальность способна сочетать варианты: ведь женщина не выбирает между клиторальным и вагинальным наслаждением, как полагал Фрейд, ей доступны оба пути. Подобно Сиксу, Иригарэ считает, что женщина расположена вне всякой «собственности»: «Владение и собственность, несомненно, фактически чужды женскому. По крайней мере сексуально. Но близость не чужда женщине, близость настолько тесная, что невозможно никакое опознание одного или другого, и потому — никакая форма собственности. Женщина наслаждается притиснутостью к другому, столь близкому, что она не может им обладать, — так же, как не может обладать собой». Проводимый Иригарэ анализ женственности тесно связан с ее идеей особого языка женщины, который она называет «le parker femme», или «женская речь». «Le parker femme» возникает спонтанно, когда женщины говорят друг с другом, но снова исчезает, когда появляются мужчины. Это одна из причин того, что Иригарэ считает группы, состоящие только из женщин, непременным шагом к женскому освобождению, хотя и предупреждая, что эти группы не должны становиться лишь вариантами обращения существующего порядка: «Если бы их целью стало обращение существующего порядка — даже если бы оно было возможным, — история бы просто повторилась и возвратилась бы к фаллократия, где ни женский пол, ни женское воображаемое, ни женский язык не могут существовать». Далее, первое, что необходимо сказать о «женской речи», это то, что о ней ничего нельзя сказать: «Я просто не могу описать вам «женскую речь»: ей разговаривают, о ней невозможна мета речь», — заявила однажды Иригарэ на семинаре. Тем не менее она предлагает определение стиля женщины в терминах его тесной связи с жидкостью и осязанием: «Этот «стиль» не оказывает предпочтение пристальному взгляду, но возвращает все фигуры к их тактильному происхождению. Здесь она снова касается себя, никак себя не структурируя, или структурируя себя по другому типу единства. Ее «собственностью» была бы одновременность. Собственностью, которая никак не закрепляет себя в возможной тождественности самости другой форме. Всегда жидкой, сохраняющей те характеристики жидкостей, которые так трудно идеализировать: это трение между двумя бесконечно соседствующими силами, что создает их динамику. Ее «стиль» сопротивляется всяким твердо установленным формам, фигурам, идеям, понятиям — и взрывает их».