Перформативность
Для того чтобы избежать эссенциализма и биологического детерминизма, достаточно отрицания биологической обусловленности общественных норм. Нет необходимости утверждать, что женщин не существует или что сама по себе категория «женщины» идеологически сомнительна. Это не предполагает отрицания того, что сексисты пытаются нагрузить слово «женщина» всеми и всяческими идеологиями, но предполагает оспаривание утверждения, что они всегда в этом преуспевают. Хотя экономическое, социальное, политическое и идеологическое угнетение существует, хотя такое угнетение ограничивает свободу женщин, нет причин делать вывод, что женщины не могут добиваться перемен, что это угнетение абсолютно, будто оно настолько поработило нашу женскую психику, что в своей борьбе мы не способны избавиться от сексистских шор. И также нет оснований полагать, что единственно возможной стратегией сопротивления является мимикрия или пародия. Сдвиг от психоаналитической или феноменологической теории субъективности к обезличенным представлениям о поле, тендере, «регуляторных дискурсах» и «перформативность» явился частью общей постструктуралистской критики субъекта. Эта критика была первоначально направлена против хорошо разработанных метафизических романтических теорий интернациональности. Но вскоре большинство пост структуралистов — теоретиков тендера стали высказываться так, словно полагали, что всякое упоминание самостоятельного действия, субъективности и ответственности является несомненным признаком метафизики романтизма. Совершенно очевидно, что в этом они «перегнули палку». Ненависть пост структуралистов к действию, желание отрицать присутствие «действующего за деянием» создает образ говорящих и пишущих, подобный шестеренкам в громадном дискурсивном механизме. Здесь налицо своеобразное философское видение того, что значит говорить и писать: изображение ситуации, в которой говорящая или пишущая чувствует, что ее слова ей не принадлежат; что через нее говорит кто-то другой; что она не может думать то, что она говорит, и говорить то, что думает. Ее слова чужды ей, и она им чужда. Такая говорящая будет чувствовать себя изолированной, одинокой, непонятой. В своем мастерском анализе различных форм современного скептицизма Стэнли Кэвелл говорит о том, что его одолевает «фантазия, или боязнь невозможности выразить себя: когда меня не только не знают, но я бессилен дать о себе знать, или же, когда то, что я пытаюсь выразить, мне неподвластно». Эта фантазия возникает в двух рассмотренных мной культурных ситуациях: в постструктуралистской теории и в мелодраме девятнадцатого века. Она хорошо известна феминисткам: от нее страдает Кирина в романе мадам де Сталь. Этот страх невозможности добиться того, чтобы тебя поняли, бессилия показать другим, кто ты есть, не только преследует угнетаемых женщин, он совершенно не способствует феминистской борьбе. Кирина умирает несчастной и одинокой, убежденной в том, что мир ее недостоин. Феминистской теории следует задаться вопросом, почему все мы время от времени впадаем в мелодраму, но ей также необходимо знать, как возвращаться к обыденному и каждодневному, где разворачиваются наши реальные политические битвы. Мелодрама постструктуралистской теории — необходимая часть нашего феминистского наследия; но наше наследие не исчерпывается исключительно этой теорией. «Политики теории»: мелодрама и обыденность, как уже было сказано, книга «Сексуальная текстуальная политика» принимала участие в той революции, которая трансформировала «теорию литературы» в «теорию». Она была написана там и тогда, где и когда занятие теорией, особенно феминистской теорией, воспринималось всеми заинтересованными сторонами как подрыв академической науки. В то время фраза «политика теории» автоматически обретала конкретный смысл. Сегодня, когда «теория» превосходно устроилась в качестве влиятельной академической доктрины, такая формулировка уже не принимается безоговорочно.