«Пол»

В самом известном — печально известном? — фрагменте статьи «Пол», который не единичен» она возвращается к вопросу о женщине и ее языке, чтобы показать, как женщина избегает патриархатной логики. Вопрос заключается в том, не возникает ли эффект отдачи, демонстрирующий, что «женщина» Иригарэ является продуктом той же самой патриархатной логики: Она неограниченно другая в себе самой. Именно поэтому ее называют темпераментной, непостижимой, беспокойной, капризной — не говоря уж о ее языке, где она ускользает во всем, и «он» не способен разглядеть связность ни одного значения. Противоречивые слова кажутся логике рассудка слегка безумными, они невнятны ему, воспринимающему их через жесткие, готовые сетки, выработанные заранее коды. В своих высказываниях — когда она осмеливается говорить — женщина непрестанно касается себя. Она почти не отделяет от себя какую- то болтовню, восклицание, полутайну, неоконченную фразу — когда возвращается только для того, чтобы снова отправиться из другой точки наслаждения или боли. Ее нужно слушать иначе, чтобы услышать «другой смысл», постоянно себя сплетающий, в одно и то же время беспрерывно подхватывающий слова и все же их выталкивающий, чтобы не застрять, не застыть. Ведь когда «она» что-то говорит, это уже не совпадает с тем, что она подразумевает. Более того, ее высказывания никогда не совпадают с чем бы то ни было. Их уникальная особенность — смежность. Они касаются. И когда они уходят слишком далеко от этой близости, она останавливается и начинает снова .с «нуля»: органа ее тела-пола. Потому бесполезно ловить женщин на точном определении того, что они подразумевают, заставлять их повторять, чтобы смысл прояснился. Они уже куда-то ускользнули из дискурсивной машинерии, где вы рассчитывали их застать врасплох. Они вернулись внутрь себя, что не значит то же самое, что и «внутрь вас». Их внутреннее пространство по ощущениям отличается от вашего, от того, что, как вы можете ошибочно полагать, им тоже свойственно. «Внутрь себя» значит в интимность того безмолвного, множественного, диффузного касания. Спросите настойчиво, о чем они думают, и они смогут ответить лишь: ни о чем. Обо всем». И снова всплывает вопрос Шошане Фельман о том, какую позицию занимает дискурс Иригарэ. Кто говорит здесь? Кто эта говорящая, говорящая субъект, обращающаяся к мужскому «вы», сводящая «женщин» к анонимным объектам ее дискурса? Эта говорящая субъект — женщина? Если так, как может она отважиться говорить что-то иное, чем «противоречивые слова, что кажутся логике рассудка слегка безумными»? По крайней мере, для Моник Плаза ответ очевиден: Иригарэ — это патриархатный волк в овечьей шкуре: «Люс Иригарэ следует своей конструкции, с энтузиазмом прописывая женщине ее социальное и интеллектуальное существование исходя из «морфологии». Ее метод в основе своей апеллирует к «природе» и остается целиком и полностью под влиянием патриархатной идеологии. Невозможно описывать морфологию, как будто она сама предоставляет себя восприятию, без посредничества идеологии. Позитивизм иригареевской конструкции сочетается здесь с вопиющим эмпиризмом. Всякий модус существования, который идеология вменяет женщинам как часть Вечной Женственности и который, как нам кажется ровно одну секунду, Люс Иригарэ считает результатом угнетения, отныне становится сущностью женщины, ее бытием. Все, чем женщина «является», поставляет ей, в конечном счете ее анатомический пол, который все время касается себя. Бедная женщина».