Феминизм, марксизм, анархизм

Невозможно утверждать, что творчество Кристевой носит в первую очередь феминистский характер: оно не обладает даже последовательной политической направленностью. Кристева начала свою карьеру в 1960-х как лингвист, а на темы, касающиеся женщин и феминизма, стала писать только в 1974 году, примерно в то же время, что и обучаться психоанализу. С конца 1970-х в своем творчестве она проявляет все больше интереса к психоаналитическим вопросам, часто обращаясь к проблемам сексуальности, женственности и любви. Феминистки сочтут весьма ценным, например, ее подход к теме материнства. Она писала, что в патриархатном обществе репрессируется не женщина как таковая, но материнство. Проблема заключается не в одном лишь женском jouissance, как утверждал Лакан, но в неизбежной взаимосвязи между производством потомства: «Если позиция женщины в социальном коде сегодня является проблемой, то заключается она отнюдь не в загадочном вопросе о женском jouissance а глубоко коренится, социально и символически, в вопросе о производстве потомства, что артикулируется в этом отношении». Такой подход открывает интересное исследовательское поле для феминисток, и сама Кристева предложила несколько примеров захватывающего анализа репрезентации материнства в западной культуре, воплощенного, в частности, в фигуре Мадонны, и в западном изобразительном. Ее увлечение фигурой Мадонны немало способствует изучению роли женщины в символическом порядке с помощью идеологического и психоаналитического анализа того, что также является материальной базой угнетения женщин: материнства. Также и недавние ее работы, такие, как «Силы ужаса» и «Истории любви» могут с немалым успехом использоваться феминистками. Не секрет, что приверженность Кристевой марксизму на ранних этапах ее исследований, отмеченная различными махистскими и анархистскими влияниями, уступила место скептицизму в отношении политического участия. Отвергнув в конце 1970-х свою раннюю идеализацию махистского Китая, Кристева внезапно обнаружила странную очарованность возможностями реализации свободы в условиях позднего капитализма американского образца. Ее высокомерное безразличие к неприглядной стороне американского капитализма вызвало оправданное недоумение у подавляющего большинства ее читателей, придерживающихся левых взглядов. Их смятение усилилось, когда Кристева широким жестом отмела политику в сторону как новую ортодоксию, которую настало время игнорировать. «Мне неинтересны группы. Мне интересны индивидуумы», — заявила она в ходе недавней дискуссии в Лондоне. Следуя собственной теории, она объясняет такой уход от политики своими частными обстоятельствами: «Это момент личной истории. Я полагаю, все находящие здесь люди по-разному воспринимают политическую актуальность, ведь у всех разные истории». Это удаление от марксизма и феминизма не так удивительно, как может показаться на первый взгляд. Уже в ранних марксистских феминистских работах Кристевой, с их акцентом на маргинальном, обнаруживаются отчетливые анархистские тенденции, а преодолеть разрыв между поборничеством свободы и откровенным либеральным индивидуализмом никогда не составляло большого труда. Ниже я вкратце рассмотрю позиции Кристевой, с тем чтобы показать, как многие из наиболее ценных ее идей опираются на чрезвычайно спорную политику субъективизма. Даже в своих ранних, наиболее феминистских работах Кристева не стремилась говорить от лица «женского». Для нее «говорить как женщина» в любом случае не более чем бессмыслица, поскольку, как мы знаем, она доказывает, что «женщины как таковой не существует». Она рекомендует не подчеркивать исключительно тендер говорящего, но анализировать все множество дискурсов, совместно конструирующих индивида: «Именно здесь, в анализе ее сложного отношения к матери и к своему собственному отличию от всех остальных, мужчин и женщин, женщина сталкивается с загадкой «женского». Мне импонирует такое понимание женственности, в котором видов «женского» столько же, сколько и женщин». Таким образом, на первый план выдвигается своеобразие отдельных субъектов в противовес общей теории женственности и даже политического участия. Развившийся позднее индивидуализм Кристевой в этих ее высказываниях звучит уже вполне явственно.