Фигура обретает символическое значение в сложной литературной стратегии, которая, по мнению Гилберт и Губар, придает революционную остроту женской беллетристике XIX века: «Пародийное, коварное, невероятно изощренное женское письмо того времени, — реформаторское и революционное одновременно, даже если оно создано авторами, которых мы привыкли считать образцами ангельского смирения». Ангел и чудовище, прелестная героиня и неистовая безумная — две стороны собственного образа автора и в то же время составные части ее коварной антипатриархатной стратегии. Гилберт и Губар продолжают этот ряд двойных противопоставлений, указывая на частое употребление в исследуемой литературе образов заточения и бегства, болезни и здоровья, раздробленности и целостности. Их, несомненно, изобретательные и оригинальные трактовки, глубокая теория женского творчества вдохновили немало феминистских критиков на продолжение той скрупулезной работы над текстами, которую они инициировали. Гилберт и Губар показали себя серьезными теоретиками. Созданная ими теория феминистской критики привлекает своей изысканностью, особенно на фоне общего уровня теоретических дискуссий в англо-американской феминистской среде. Но какие теоретические позиции они отстаивают? Какова политическая подоплека их рассуждений? Первый проблематичный аспект их теории — настойчивое стремление отождествить автора с персонажем. Гилберт и Губар, как прежде Кейт Миллетт, многократно подчеркивают, что персонаж выступает двойником автора, «прообразом ее собственных метаний и ярости»: именно через безумную ярость своего двойника женщина-автор выражает собственное неистовое желание совершить побег из мужского дома и мужского текста. Но через ту же ярость двойника автор открывает для себя и разрушительный потенциал силы гнева, подавляемого до такой степени, что сдерживать его уже невозможно.