Основной недостаток утопии Сисксу заключается как раз в полном отсутствии конкретного анализа материальных факторов, мешающих женщинам писать. В ее поэтической мифологии письмо оказывается абсолютным деянием, в котором автоматически участвуют все женщины — поскольку они женщины. Каким бы волнующим и соблазнительным ни было такое видение, оно ничего не говорит о том реальном неравенстве, о тех лишениях и том насилии, которые вынуждены претерпевать женщины как социальные существа, а не мифологические архетипы. Настаивание Маркузе на необходимости для утопического проекта поддерживать связь с рассудком и реальностью весьма актуально. Страстно желая присвоения женщинами воображения и принципа удовольствия, Сиксу рискует сыграть на руку той самой патриархатной идеологии, которую она осуждает. Ведь это не феминизм, а патриархат отдает женщинам на откуп эмоции, интуицию и воображение, ревниво сберегая здравый смысл и рациональность для сугубо мужского пользования. Таким образом, утопия бросает нам вызов как на поэтическом, так и на политическом уровне. Поэтому представляется очевидным, что, признавая риторическую мощь видения Сиксу, феминисткам тем не менее следует попытаться проследить его политические последствия, чтобы в точности понять, на что именно оно вдохновляет нас. Но оправданно ли заталкивать письмо Сиксу в смирительную рубашку политики, если, как она говорит, ее больше интересует поэзия, чем политика? «Я бы солгала, если бы назвала себя политической женщиной, вовсе нет. Фактически я вынуждена сочетать два этих слова: политическое и поэтическое. Не буду вам лгать и признаюсь, что ставлю акцент на поэтическом. Я делаю это, с тем, чтобы избежать репрессии политического, поскольку политическое — это нечто жестокое, тяжкое и столь неумолимо реальное, что иногда мне хочется утешиться стенаниями и поэтическими слезами». Несомненно, именно эту дистанцию между политическим и поэтическим последовательно стремится устранить феминистская критика. И хотя Сиксу как будто заявляет о «поэтическом» статусе своих текстов, это не мешает ей напрямую писать о власти и идеологии в отношении феминистской политики. Согласно Сиксу, идеология — это «нечто вроде бескрайней мембраны, что все охватывает и окутывает. Кожа, наличие которой мы должны осознавать, даже если она накрывает нас как сеть или сомкнутое веко». Это понимание идеологии как абсолютной замкнутости перекликается с восприятием ее Кейт Миллетт как монолитного единства, и характеризуется в точности теми же недостатками8. Как бы мы могли обнаружить, что нас окружает идеология, если бы она была абсолютно самосогласованна, не содержала ни малейшего противоречия, разрыва или трещины, что позволило бы нам ее воспринять? Предлагаемый Сиксу образ идеологии воспроизводит замкнутость мифологической вселенной, в которой она скрывается от противоречий материального мира. Когда Катрин Клеман обвиняет Сиксу в том, что та говорит на неполитическом уровне, она указывает именно на эту проблему в творчестве Сиксу: «Катрин Клеман». Я должна признаться, что твои высказывания для меня лишены реальности — если только не воспринимать их в поэтическом смысле. Дай мне пример. На твоем уровне описания я не узнаю тех вещей, о которых думаю в политических терминах. Это не значит, что описание «неверное», разумеется, нет. Но оно дается в терминах, которые, как мне кажется, относятся к уровню мифа или поэзии; оно указывает на некий желающий, вымышленный, коллективный субъект, поочередно, то свободный и революционный, то порабощенный, то спящий, то бодрствующий. Таких субъектов в реальности не существует».