Теперь мужское Царство Свойственного выглядит учебной иллюстрацией «метафизики присутствия» Деррида. Можно ожидать, что его противоположность, Царство Дара, проиллюстрирует подход, более ориентированный на деконструкцию. Сиксу разграничивает два разных вида дара. Первый — это дар, как его воспринимают мужчины. Для мужской психики получение дара — это опасность: «В тот момент, когда вы что-то получаете, вы оказываетесь неустранимо «открытыми» другому, и если вы мужчина, у вас только одно желание, желание возвратить дар, разорвать цепь обмена, у которой может не быть конца не быть ничьим ребенком, никому не быть должным». В Царстве Свойственного дар воспринимается как устанавливающий неравенство — различие — которое оказывается угрозой, поскольку как будто открывает дисбаланс власти. Так акт дарения становится утонченным средством агрессии, средством подвергнуть другого угрозе своего превосходства. Однако женщина дарует, не думая о возврате. Щедрость, наверное, одно из самых позитивных слов в словаре Сиксу: «Если и существует «собственность женщины», то это ее парадоксальная способность отрешаться от собственности, тело без конца, без отростков, без главных «частей». Это не значит, что она — нераздельная неструктурированная магма, но она не претендует на власть над своим телом или желанием. Ее либидо — это космос, бессознательное ее всемирно. Ее письмо может только длиться, не прописывая и не различая контуров, осмеливаясь совершать эти головокружительные пересечения другого мимолетные и страстные пребывания в нем, в ней, в них, в ком она проводит столько времени, сколько нужно, чтобы взглянуть с точки, максимально близкой к их бессознательному в момент их пробуждения, полюбить их в точке, максимально близкой к их влечениям и затем, оплодотворяемая вновь и вновь этими краткими объятьями отождествления, она двигается дальше и уходит в вечность. Она единственная осмеливается и желает познавать изнутри, оттуда, где она, отверженная, не переставала слышать отзвуки своего праязыка. Она позволяет говорить другому языку — языку тысячи наречий, которому неведомы ни ограничения, ни смерть». Здесь явно прослеживается соскальзывание от «женственного» к «женскому». Продолжая разрабатывать эту тему, Сиксу добавляет, что женщина дарует, потому что она не охвачена кастрационной тревогой, как охвачены ею мужчины. Несмотря на явный оттенок биологизации, Царство Дара как будто бы действительно довольно близко соотносится с дерридаистским определением письма: женственная женская либидинальная экономика открыта различию, готова к «пересечению другим», характеризуется спонтанной щедростью; Царство Дара это на самом деле вообще не царство, а охваченное деконструкцией пространство наслаждения и органического обмена с другим. Без сомнения, Сиксу недвусмысленно старается придать своему изображению двух «либидинальных экономик» дерридаистские очертания. Она предупреждает, например, что «следует стараться не впасть слепо или услужливо в эссенциалистские идеологические интерпретации», и отказывается признавать всякую теорию, что тематически постулирует происхождение власти и различия полов. Эти усилия, однако, не только отчасти нивелируются ее биологизаторством: говоря об особом женском письме, она со всей возможной решимостью внедряет крайне метафизический подход. источник и голос В La Jeune Née Сиксу повторяет свой отказ создавать теорию письма и женственности только лишь для того, чтобы показать, что она все же собирается открыть обсуждение этой проблематики. Это будет облечено в форму пробных комментариев, говорит она, и приступает к лирической, эйфорической реконструкции сущностной связи между женским письмом и матерью как источником и началом голоса, что слышен во всех женских текстах. Женственность в письме можно распознать по предпочтению, отдаваемому голосу, «письмо и голос переплетены».